Граница между Украиной и Россией составляет 2295 километров. В ее юго-восточной части сейчас образовались дыры: контрольно-пропускные пункты, которые после вооруженных столкновений покинули украинские пограничники и военные, заняли боевики донецкой и луганской «народных республик». В погранслужбе Украины говорят, что из-под контроля вышло более ста километров границы, но по факту эта территория гораздо больше.
Украина отгорожена от России обычной сеткой-рабицей, которая местами увита колючей проволокой. Чтобы перейти на другую сторону, сетку достаточно разрезать обычными кусачками: ни камер слежения, ни датчиков движения здесь не встретишь. Вместо рабицы должны стоять столбы и будки с патрулем через каждый километр, но границы бывших советских республик до сих пор не демаркированы. В Кремле это объясняют тем, что демаркация станет дополнительным барьером между «братскими народами» и будет препятствовать «приграничному сотрудничеству». Фактически же в рамках международного права официальной границы между Россией и Украиной нет.
Все самое важное происходит на пограничной линии шириной двести километров в Луганской и Донецкой областях. Пробраться туда со стороны Украины практически невозможно: большая часть территории занята боевиками. Жители Луганска и окрестных городков бегут от обстрелов в основном в Изварино — КПП, который с одной стороны контролируют головорезы ЛНР, а с другой — российские пограничники.
Чтобы попасть на границу безопасным путем и посмотреть, как она выглядит на самом деле, я делаю крюк: из Харькова через освобожденные города на севере Луганской области добираюсь до поселка Меловое, последнего на востоке Украины пограничного пункта под присмотром украинских военных.
Граница
В полной темноте подъезжаю к пункту пропуска на такси. Украинский мобильный оператор давно не ловит: сеть считает, что я уже под Ростовом. В сумке у меня бутылка крымского вина, российский паспорт и украинская пресс-карта.
На въезде в поселок стоит маленькая пластиковая будка со шлагбаумом, а за ним виднеется освещенная редкими фонарями дорога в Россию. Заметив машину, навстречу выбегают встревоженные мужчины в форме и настойчиво просят оставаться на месте. Они с подозрением смотрят на мой паспорт и удостоверение прессы.
— С какой целью пересекаете границу? — спрашивают хором.
Где-то совсем рядом раздаются выстрелы. Пограничники паникуют.
— Быстро в машину! Выключить свет! По телефону не говорить! -кричат они и убегают с моими документами.
За десять минут ожидания я успеваю вспомнить все новости про обстрел украинской границы, количество жертв от «Градов», минометов и гаубиц и понимаю, что если прямо сейчас здесь развернутся боевые действия, то я, вероятно, останусь в Меловом навсегда.
— Пройдемте поговорим, — наконец заглядывает в окошко машины пограничник и многозначительно добавляет: — С вещами.
— А там безопасно? — спрашиваю. — Стреляли же.
— Да нет, это наши соседи салюты запускают, — отвечает он.
Меня заводят в вагончик рядом с КПП. В крохотной комнате сидят двое: начальник смены Сергей, крепкий мужик с хитрым лицом, и его заместитель Алексей, молодой парень с внешностью теледиктора.
— Журналистка, значит, — констатирует начальник. — Поздно вы приехали. Нас вчера из минометов обстреляли. Всегда спокойно было -и вдруг такое.
Раздается телефонный звонок. В трубке — женский плач.
— Нам теперь постоянно женщины местные звонят. Боятся, объясняет Алексей. — Вы, наверное, ночью через границу не идите. Мало ли что соседи учудят. Мы вас лучше в гостиницу отвезем.
Двери в гостиницу мне открывает строгий дед в засаленной панамке, похожий на лесника. Стены холла увешаны головами лосей и кабанов, на диване, закутавшись в одеяло, спит чей-то ребенок. За стойкой администратора полная женщина в спортивном костюме:
— Чего ж вы вчера не приехали? У нас погранцов постреляли! Вы завтра на рынок сходите, посмотрите, как люди теперь тут живут. И заодно переход через границу для местных увидите. Он прямо там, на рынке.
Добравшись до номера, я откупориваю бутылку вина и залпом выпиваю стакан. Под моими окнами — единственное в поселке кафе. Женщина на украинском кричит кому-то, что он сепаратист, и смеется, а я засыпаю тревожным пограничным сном.
Меловое
В Меловом все очень близко. Прямо на дороге люди продают молоко, мед, крупу. Одна из продавщиц жалуется, что с торговлей стало плохо: раньше продукты привозили из Луганска, а теперь Меловое отрезано от поставок.
— Мы даже в аптеку ходим в Россию. Здесь рядышком, — говорит она и показывает на забор сразу за рынком, возле которого толпятся военные.
В небольшой проем в заборе на территорию поселка один за другим заходят люди. Это пропускной пункт для местных, объясняет мне женщина. Я не вижу ни будки, ни шлагбаума, ни любого другого знака, по которому можно было бы понять, что это граница. Несколько людей в форме украинской погранслужбы проверяют документы и не утруждают себя заглянуть в сумки.
Осматриваю главную достопримечательность Мелового -улицу Дружбы Народов. По левой стороне дороги стоят машины с украинскими номерами, по правую — с российскими. На остановке, раскрашенной в желтый и голубой, размашистая надпись «ПТН ПНХ». На доме через дорогу — почтовый ящик с бело-сине-красным флажком. Там же неподалеку магазинчик, где принимают только рубли. Спрашиваю у продавщицы, который час. Она уточняет, какое время мне нужно, российское или украинское. Выбираю украинское.
Без труда перебегая из одной страны в другую, представляю, что если Коломойский осуществит свой план и таки возведет между Россией и Украиной стальную стену, она пройдет как раз по улице Дружбы Народов. Фотографирую ее на память, и за спиной тут же останавливается армейский УАЗ, из которого вываливается круглый мужик в растянутой майке.
— Вы в курсе, что границу снимать нельзя?
— Но я же только дорогу снимала!
— Это граница. Здесь ничего снимать нельзя, — отрезает мужик и вызывает по телефону дежурную смену пограничников.
К нам подъезжает группа людей в форме, среди них я узнаю
Алексея с лицом теледиктора. Он по-отечески качает головой и провожает меня до КПП.
Чертково
— Не курить здесь, понятно? — грубо окрикивает меня юный калмык с автоматом на российской стороне, где уже начинается поселок Чертково. — И не базарить! — добавляет зачем-то.
Я отхожу к сетке с колючей проволокой и смотрю, как со стороны
Мелового по пограничной зоне движутся семьи с маленькими детьми и гигантскими сумками. Следом за ними меня отправляют к основному КПП.
Здесь два пункта пропуска: на первом предъявляют паспорта, на следующем проходят полный контроль. В очереди на проверку документов все обсуждают войну. Пограничник, узнав во мне журналистку, начинает причитать:
— Мы пять лет назад с украинскими пограничниками кофе пили, а теперь что? Смотрим друг на друга и молчим.
Сразу за КПП меня останавливает парень в штатском и просит отойти в сторонку — «поговорить». Серое бескровное лицо и холодный испытующий взгляд выдает в нем фээсбэшника. В сорокаградусную жару на нем серо-черный свитер с длинным рукавом.
— Расскажите, что вы видели там, — спрашивает он ровным безразличным голосом. — Как выглядели блокпосты?
В памяти возникает блокпост по дороге из поселка Счастье под Луганском. Там нацгвардейцы заткнули одну из бойниц плюшевым зайцем и сказали, что это их «смотрящий». Заяц глядел на меня грустными голубыми глазами.
— Обычные блокпосты. Я в них не разбираюсь, — вру я.
— Вы встречали радикалов, которые говорили, что надо убивать
русских?
— Нет, — снова вру я.
— А говорили с людьми, которые считают, что Украина должна быть отдельно от России? — выпаливает фээсбэшник и сам смущается своего вопроса.
— Вы что имеете в виду? -не понимаю я, но ответа не /щжидаюсь: парня кто-то зовет, и он так же смущение со мной прощается.
Изваримо
За Чертково начинается территория, которая с июня не подчиняется украинской власти. На две сотни километров тянется «черная дыра», через нее в Луганскую область проникают боевики и военная техника из России. Главные врата этой дыры находятся на пропускном пункте в ростовском Донецке, маленьком шахтерском городке, который граничит с поселком Изварино.
Именно через изваринскую брешь мирные жители и раненые военные бегут из обстреливаемых городов в Россию. Туда есть два пути: через Луганск, где велики шансы попасть под обстрел из минометов, и через Ростовскую область. Я выбираю второй путь и сажусь в Чертково на электричку.
На подходах к пропускному пункту Изварино толпа. Посреди мятых пластиковых бутылок и прочего мусора люди сидят на чемоданах в ожидании отъезда в лагерь беженцев. Женщина с ребенком на руках рассказывает на камеру телевизионщикам, как выбиралась из Антрацита после того, как в больницу, где она работала, упал снаряд и убил нескольких медиков. Другая женщина плачет, расписывая в красках, как ее под обстрелом вывозили из Краснодона. В одном из дворов встречаю парня, разгуливающего между прибывшими беженцами.
— Я — славянский, — сообщает он и показывает мне карточку с символикой «Донецкой народной республики», где указано имя бойца: Руслан Федоров. — Меня на две недели отправили в отпуск. Навоевался, надо отдохнуть.
В жизни Руслан выглядит как обычный пацан с района, который мог бы продавать сим-карты в каком-нибудь торговом центре. На фотографии, вклеенной в карту ДНР, он похож на наркомана, неделю не слезавшего с «винта».
— Это меня сразу после контузии сняли, — объясняет Руслан. -Я в окопе сидел, когда снаряд упал.
Он прошил почти весь окоп, до меня всего полтора метра осталось. Потом привезли сюда, через Изварино. Тут много наших, без рук, без ног. Еле вытянули.
Руслан хвастается, что воевал вместе со Стрелковым в Славянске. А теперь, говорит, «славян сливают», а самому «министру обороны» ДНР предложили триста миллионов долларов за то, чтобы тот оставил Донецк.
— Со Стрелковым было круто. А теперь там столько командиров развелось, и каждый играет на своей дудке. Нас, славян, недолюбливают. В Донецке привыкли мародерствовать, а у Стрелкова с этим жестко. Но я туда обязательно вернусь, у меня-то дома уже нет сожгли мою хату в Дебальцево. Куда мне теперь идти?
Главные врата «черной дыры» выглядят среднестатистическим пропускным пунктом на границе между Украиной и Россией. Несколько будок для проверки документов, несколько полос для транспорта. За шлагбаумом как ни в чем не бывало работает магазин «дьюти-фри», и консультантки в выглаженных юбках и белых рубашках с галстуками помогают выбрать французские духи и шотландский виски. Запыхавшийся бородач с огромным рюкзаком останавливается рядом со мной попить воды.
— Возвращаетесь домой? -спрашиваю я, полагая, что идти в сторону осажденного Луганска сейчас довольно глупо.
— Нет, я не местный, -отвечает он с характерным акцентом. — Я Фокин Сергей, направляюсь в Луганск по большому делу. Я расшифровал икону.
— А можно подробнее? — удивляюсь я.
— Об этом еще нельзя говорить, но в Луганске будет большой крестный ход, его организуют местные жители и священство. Это икона трехликой луганской Богородицы, ее надо найти и использовать как знамя. Чем я и займусь.
Засунув бутылку с водой в рюкзак, Сергей Фокин поднимает руку вверх в знак прощания и бросает напоследок:
— Луганск будет Святоградом. Царьградом!
Солнечная дымка тотчас же поглощает бородача. Следом за ним в «черную дыру» проваливаюсь и я, понимая, что попала в другое измерение. Над изрешеченной пулями будкой развевается флаг «Новороссии», вокруг бродят хмурые длиннобородые парни в камуфляже с нашивками в виде буквы V — знаком армии Стрелкова. На лавочке возле здания, где когда-то размещались украинские пограничники, курят мужики с автоматами.
— Ты кто такая? — спрашивает меня один из них.
— Журналистка.
— А я Кот, — заявляет он. — Куда идешь?
— Посмотреть, как вы живете.
— Плохо живем. Как на пороховой бочке.
Мимо проходит вереница беженцев с баулами и детскими колясками.
— Беженцев вы без проблем пропускаете? — интересуюсь я.
— Да мы их не то что пускаем, мы их тут кормим и сумки им помогаем носить, понятно? — с обидой отвечает Кот.
— А что там, за постом? — спрашиваю, пытаясь разглядеть дорогу за шлагбаумом.
Кот тяжело вздыхает, глядя на свои почерневшие руки.
— Там — война. Нацики близко, обстреливают дорогу. Вам туда лучше не соваться. Да мы и не пустим!
— Почему?
— Да потому что вас убьют, а скажут, что мы тут журналистов расстреливаем.
Разворачиваюсь, чтобы идти обратно, и вижу, что бородачи окружили знакомого телеоператора.
— Ты наши лица снимал! — орет на него старик с автоматом. — Стирай живо! Думаешь, мы дураки?
— Эй, ребят, вы что с ним делать собираетесь? — вступаюсь я за коллегу.
— Расстреляем, — отвечает старик и с какой-то странной мечтательностью добавляет: — «Зеленка» у нас большая!
Нижняя Ореховка
Я возвращаюсь на площадку с беженцами, где меня подхватывает таксист Владимир, высокий статный мужчина средних лет. У него дорогой джип, раньше он ездил за стройматериалами в Украину, потому что там вдвое дешевле, и продавал их здесь, в ростовском Донецке. Теперь подрабатывает извозом беженцев и журналистов.
— А где техника российская, которая обстреливает украинцев? спрашиваю я.
-Днем ее не увидишь, — буднично отвечает он. — Техника по полям стоит. Когда с украинской стороны «Грады» стреляли, техника прям в городе была. Но снимать ее нельзя.
Владимир сообщает мне, что в окрестностях не одна «дырка», а целых три.
-Хочешь, сходим в одну «дырку», мороженое там купим? — предлагает он. — Я часто так делаю. Заодно подкину ребят из Луганска, они сюда за генераторами приехали.
Возле рынка Владимир усаживает в машину двоих парней. На вид — типичные донбасские пацаны, каких я не раз встречала на блокпостах ДНР. Перешучиваясь друг с другом, они загружают в кузов три генератора и усаживаются в джип.
— Ребята, вы в Луганске воюете, что ли? — говорю им.
— Мы? Нет. Мы там живем, -смеется коренастый загорелый парень.
-А на блокпостах нормально проходите? Я слышала, мужчин призывного возраста ополченцы не выпускают.
— Да прям! — отвечает он. -Пятнадцать патронов отсыпал -и все, прошел.
Владимир одергивает его и приставляет палец ко рту: молчи. -А откуда у вас оружие?
— Откуда-откуда… — начинает парень, но Владимир бьет его по колену. Тот замолкает.
— Да все просто, — отвечает второй луганчанин. — У нас же части воинские побили, заняли СБУ и райотделы — там с советских времен оружие законсервировано. Теперь полгорода с ним ходит.
-А ополченцы как себя ведут?
— У нас очень сильное мародерство. Есть нерадивые ополченцы, которые с целью наживы все это делают. Но многих уже расстреляли. Я их называю «обалденцами». Беспредельщики они, не живут по воинским законам. По жизни были уголовниками. Бухие, обдолбанные. Одним словом -«обалденцы».
По каменистым проселочным дорогам мы подъезжаем к поселку Нижняя Ореховка. Улица Пограничная, на которой стоят маленькие обветшалые дома, ведет к крохотной деревянной будке.
— Эта улица начинается здесь, а продолжается уже на украинской стороне, — весело сообщает Владимир. — Забавно, да? Тут идешь -Россия, проходишь дальше -Украина.
В будке, которую от Украины отделяет облезлый скрипучий турникет, сидит один-единственный пограничник. Глянув в мой паспорт, он с хитрой ухмылкой сообщает, что пропустить не может.
— Здесь проходят только жители Луганской и Ростовской областей, -говорит он и просит отойти.
Луганчане перебрасывают генераторы через турникет и исчезают в черной дыре.
К пункту пропуска подъезжает военный КамАЗ без номеров. Из водительской кабины выскакивают двое мужчин в камуфляже с автоматами и в одинаковых черных очках. Они подходят к будке и о чем-то договариваются с пограничником.
— Говорят, там продукты для погранцов, — сообщает мне Владимир. -Типа гуманитарной помощи.
Мысленно представляю, сколько еды может уместиться в одном таком грузовике. И сразу же прикидываю, сколько может съесть один пограничник. Что-то не срастается.
Пытаюсь рассмотреть, где же пролегает граница. Владимир указывает на тоненькую сетку вдоль зарослей.
— Там все время мужик в халате с автоматом ходит, один на несколько километров, — объясняет он. — Главное на него не нарваться, а так можно спокойно пересекать. Здесь неподалеку и «контрики» — ну, контрабандисты — ездят, они все «дырки» знают. За двести долларов отвезут.
«Контрики» работают в ростовском Донецке с незапамятных времен. Местные пограничники их не трогают.
— Владимир, если увидите по дороге российскую технику, покажете? — спрашиваю я у своего проводника, когда мы выезжаем в сторону южной границы.
Он пожимает плечами.
— Посмотрим.
На выезде из города я замечаю одиноко стоящую в поле зеленую «паутинку» — радиолокационную систему, которая обычно используется вместе с комплексом ПВО типа «Бука».
— Что там, видите? -спрашиваю я водителя.
Он смотрит прямо и строго отвечает:
— Нет.
Темнеет. По дороге на юг Владимир пересаживает меня в машину к другому таксисту — упитанному рыжеватому мужчине средних лет.
— Я вам ничего не расскажу, — сразу сообщает он, но вскоре сам вступает в диалог. — Что вы там забыли, в этом Новоазовске? -спрашивает таксист с легким презрением.
— Да вот в Украину надо, к родственникам, — в очередной раз вру я.
— К родственникам? А что же на ночь глядя? Нацики могут не пустить. Со своими-то я сейчас договорюсь.
— Какими своими?
— Да я работал на таможне.
А вообще я хохол, окончил Кировоградское летное училище. Мой дед -знаменитый летчик Мазуренко. Вы в интернете наберите, сравните фотографии. Я похож!
Набираю. И вправду похож. Такой же толстощекий и упитанный.
— А много у вас тут украинцев? -спрашиваю я, ожидая, что сейчас на Украину обрушится вал негодования и упреков.
— Да в Таганроге одни хохлы! -весело отвечает водитель. — И много знаменитых людей. У нас в полку служил внук Геннадия Штерна, который вместе с Блюхером победил у озера Ханка. Они еще Дальневосточную республику создали, а потом Сталин их расстрелял.
В закатном свете виднеется Новоазовск. Трехсоткилометровый рейд вдоль границы подходит к концу. Водитель вытаскивает из машины мои вещи и напоследок сообщает:
— И вообще, знаете ли, в Таганроге была основана партия большевиков Украины. Хохлам привет!
В сумерках уже не видно ни сетки с колючей проволокой, ни лиц пограничников. Облегченно вздохнув, я переступаю линию, за которой начинается приграничная зона, и за моей спиной вырастает мощная, сверкающая в последних солнечных лучах стальная стена, разрезающая закат на две части. Одна часть заката остается в России, другая отходит Украине. Время на телефоне автоматически переводится на украинское.
